Шёл среди него посередине на улице с тёплыми жёлтыми стенами домов псевдоампирной архитектуры...
Иди, иди по солнечной тёплой улице от неё отстраняясь самым нужным для тебя, благодарностью прошлому, где отец в сорок первом году воевал в Панфиловской дивизии под Москвой и остался живым.
Ты не дома видишь по сторонам и не людей, а совсем, совсем другое.
Светлейшее, забирающее в себя от постороннего.
Да, тёплые жёлтым цветом стен домов начала мая, а ты уплываешь в сторону... в желание знать, как отец, воевавший в Панфировской дивизии в самой жути октября и декабря сорок первого года под Москвой, когда и генерала Панфилова похоронили, убитого взрывом мины, смог остаться в живых, иначе и ты бы не родился... уплываешь от восприятия улицы, тёплой погоды, Солнца в противоположное, - в бывшее давно...
Ты медленно подходишь с Вечному огню памятником всем воинам...
Сам перемещаясь душой и мыслями в самый сорок первый год той самой войны...
Сколькие не верили, что ты сможешь стать кем стал сейчас, сколькие или сочувственном молчали, не веря, или говорили - да ерунда какая то...
Ну да, ерунда, стать писателем и где? В России, имеющей лучшую в мире художественную литературу?
Прыгнуть до Солнца без шеста...
Но сейчас - отец. Только отец и только мама. В сорок пятом медсестрой в госпитале военном вышедшая за него замуж. Дважды раненого. Тяжело.
Мамочка.... Папочка...
Вечный огонь горит... горит изворачиваясь на ветру...
Молчишь... молчишь...
Твои - с тобой...
Возникающие из памяти...
Из памяти вечности твоей...
Пока ты есть они есть тоже...
Стоишь.
Молча.
Стоишь.
Насыщением души иным... иным...
Из мыслей и памяти.
Их лица в тёплом воздухе.
Майском.
Сейчас не сорок пятого победного года.
Они победили, в сорок пятом.
С миллионами, с миллионами своих, бывших рядом, и в тылах.
Как вам всем было... никак...
Как вы всё выдержали...
И мама.
И папа.
Иначе меня бы не было, я бы не родился.
Мамочка...
Папочка...
Тихо, тихо, медленно пошёл назад, никого и ничего не видя рядом... видя в воздухе... своих...
Маму... медсестру военного госпиталя...
Папу... дважды тяжело раненого...
Какой смелой была мама...
Не выбирала, - ты тяжело ранен, может, умрёшь? Куда мне за тебя?
Каким правильным был папа.
Оставивший и тебя, и старшего брата...
Спасибо, мамочка и папочка....
Медленно, медленно пошёл назад от Вечного огня,.. не от Вечной памяти...
Почти никого и ничего по сторонам не видя...
Папочка, мамочка, а знаете, кем я стал? Писателем, в России. Вы меня родили таким, с врождённым талантом. А как, с талантом?
- Да мы и сами не знаем...
Из воздуха... из воздуха...
2
Шёл по тёплой солнечной улице, иногда здороваясь со знакомыми, и ни с кем не разговаривая.
Сохраняя в себе что-то...
Извините, такое состояние...
И как-то переходя в не существующее, не видимое для всех...
Рациональное, проявленное видят все.
Иррациональное - не все. Для тысяч его нет.
Тонкое...
Тончайшее...
Что сегодня?
Двадцать первый век.
Справа кирпичный дом в два этажа старинной кладки, по самим красным кирпичам крепости сильнейшей и по архитектуре купцов века девятнадцатого.
Купцы с воза кирпичи брали по одному и разбивали. Не разбившие клались в стены их домов.
На века. Так они, настоящие хозяева жизни, понимали. И делали.
С правого края вывеска КАЗЕМАТ. Ступеньки вниз.
И отстранённо от века теперешнего спускаешься по литым чугунным узорчатым ступеням вниз.
Дверь настоящая, из дерева, не из пластика.
Спустился вниз, вошёл в гудение воздуха каземата бывшего, где хранить оружие прежде получалось на полк, и оказался в веке девятнадцатом.
И люди чувством, свои.
Настоящие.
3
Полуподвальное помещение очищено от ненужной штукатурки, по всем сторонам красные крепчайшие кирпичи теперь позапрошлого столетия.
Старинные.
Столики стоят. За ними по двое, по трое, и за сдвинутыми сидят мужики настоящие, подвыпили и пьют дальше кто пиво, кто водку и пирожками закусывают, гудят, гудят многими разговорами душевными, и такой тёплый гвалт всех столиков разговоров сразу... тепло здесь...
Впереди полки с рядами бутылок с этикетками красивыми, стойка продающего.
- У вас какой коньяк без подделки? Чтобы не отравиться?
Молодой парень оглянулся на полки позади себя.
Сначала внимательно и коротко, как чекист, посмотревший как ты строго и выразительно одет.
Спросивший глазами - вы кто?
Понявший, ответа не будет, спрашивать не надо.
- Возьмите этот, надёжный коньяк. Сколько налить?
- Сто пятьдесят. И большую плитку бабаевского старинного шоколада, московского.
Парень опять глазами спросил, - вы кто такой? Необычный видом и лицом?
...Ответа не бывает... такой и такой...
Подумал привычно про себя и молча...
- У вас лицо какое-то редкое... думающего человека...и вы одеты... слово такое бывает, элегантно.
- Ну.. кто-то должен думать... лицо не переменить...
- Садитесь за столик, я вам принесу. В широком бокале.
- Спасибо, - протянул не карточку, а настоящие бумажные деньги.
Парень взял сколько нужно, и без обмана.
Проклятое время лжи вокруг и около...
В старинном полуподвале исторического дома какого-то купца шумели голоса пьющих и говорящих, тёплые, тёплые голоса, и такой шум, такое гудение было своим и нравилось...
Жужжанием постоянным и тёплым...
Сидел.
Отпивал коньяк двумя, тремя глотками, думал.
- Каземат, каземат... что это... подвал для хранения боеприпасов... снарядов по врагам... для хранения самой истории и сражений с врагами, и сражений свергающих врагов страны...
Отламывал квадратики от шоколада... думал...
Проходя, парень остановился и с уважительным выражением голоса спросил, нужно ли ещё долить коньяк?
- Нет, я думаю.
Парень невольно приподнял брови.
...Как-то уютнейший полуподвал отодвинулся красными стенами старинных кирпичей и как-то... переместился в окончание века девятнадцатого... в разбирательство войны первой мировой... кто за кого был и почему война та началась...
Встал и вышел на улицу, прежде благодарно посмотрев на жужжания подвыпивших обычных людей... благодарно, ведь нравились такие места, а в них попадал редко...
4
Шёл медленно и отстранённо по улице майской, тёплой, сам к себе...
Мир тянулся во все стороны и города, и полей за городом, и странами в Европе и за океанами... мир, и опять его требовалось понять...
Как прицелиться перед выстрелом в самую тонкую иголочку...
Постороннее, постороннее отстраняясь от мира всего для единственного - мир понять...
Оставаясь зажатым в тонкий пространствами коридор...
Ремарк. Писатель Ремарк.
...какое-то проникновение началось...
... в ту систему, как писал свои произведения он...
...острое... точное...
...со стороны созидателя, а не читателя...
...пониманием каждого, каждого абзаца...
...его, Ремарка, писателя...
...и как он честно писал среди фашизма... возникшего странно после первой мировой войны... и как ему запрещали тему проклинания войны... на ней погибли его и товарищи, и даже школьные друзья... с кем вырастал расправлениями во взрослую долгую жизнь...
...подниманием писателя надо всем...
...подниманием над фашизмом, сухарями на ужин...
...спасибо... вы открываете и показываете... извините, но я буду писать как я... стиль незаменим... и переложение души на тексты... не знаемое со стороны читателя...
...как писал Ремарк, - внимательнейшее думал, прочитывая в воздухе всплывающие его страницы... какими короткими точными строками... короткими абзацами... и правдой писал каждое предложение... правдой насквозь всего произведения...
Ремарк невидимо шёл рядом рассказывая как он писал...
Слушал из воздуха... слушал... самого Ремарка... воспринимающего и его сейчас товарищем по перу...
- Вы всегда пишите суть и обмана читателя не будет, обман сути всегда боится... Вы писатель, вы меня понимаете, вы не посторонний... в писатели не назначают, писатели по рождению назначены и их никак не запретить...
Слушал. Думал очень пронзительно, почти физически находясь рядом с Ремарком в гитлеровской стране...
Писательство - явление надмирное. И никаким чиновникам до него не дотянуться, писательством не управлять. Писатель слушает Диктующего. Где он - не известно. Иначе чиновники и его бы попробовали изломать, изувечить. Превратить в своего холопа.
Такое не возможно. Никогда.
Даже диктатор Сталин понимал. И сказал правильно, - где я вам возьму других писателей?
Министров назначал. Генералов делал маршалами. С писателями - никак.
Талант от рождения. Всё.
Пришёл домой.
Взял листочек.
Написал коротко.
Командарм.
Несколько дней обдумывал содержание названия, начал писать роман.
Чувствую себя одним из снарядов в каземате.
Два года работы...
Часть третья начиналась стихами.
Когда стою за всю Россию,
Мне поле бранное стола
Диктует отрицанье зла
Когда люблю я всю Россию.
Моя страна разбита навзничь.
Украдена, и предана.
В моей стране не стало разниц
За подвиг, подлость - ордена...
Кого сегодня успокоить?
Кто честь имеет победить?
Победа будет мало стоить,
Когда в рабах за нею жить.
Мне стол как поле Куликово.
Как меч мне честное перо.
И прорицателя тавро,
И ничего, давно, другого...
...Да, прежняя моя страна разбита, разорвана бывшей территорией.
А оставаться собой нужно. Стоять на своей позиции.
Как отец в сорок первом.
5
Писатели сидели в зале. Со сцены объявляли награждаемых.
Услышал свою фамилию и удивился, почти не получавший наград.
Вышел на сцену.
Известный писатель из Петербурга протянул ему руку навстречу.
- А меня зачем вызвали на сцену?
- Как зачем? Награда тебе.
Взял награду и протянул известному писателю свою новую книгу.